Подлиповцы - Страница 32

– Баско играют, да не по нам, – рассуждают бурлаки.

– И люди-то там какие!.. Сморчи… чучелы…

– Эх, бат, сыграй веселую… Вот тут болит! – говорит один бурлак, указывая на грудь или на сердце.

– Што там! У них свое, у нас свое. Им так-то не спеть. Затягивай! Знай наших! –кричит какой-нибудь пьяный лоцман. И выпеваются бурлацкие песни, грустные, заунывные, и далеко-далеко, и долго разносятся эти песни. А поют-то как они: сидит бурлак, подопрет щеки руками, задумается точно, в глазах, жизнь видится, на лице горе, и смотрит в воду… Слушаешь эти пески, все бы слушал их, а слов разобрать не можно, только и слышится какой-то стон протяжный. В прежние годы, когда не плавали еще пароходы по Каме до Перми, Кама была запружена до половины барками, и тогда город наполнялся бурлаками. Теперь только десятая часть прежнего: пароходы с каждым годом все более и более сокращают число бурлаков. Что будет с этими людьми, кода им негде будет бурлачить? Есть люди, которые называют бурлаков самыми последними, бросовыми людьми. Есть даже и такие, которые называют их негодяями, вредными. Но они ошибаются: бурлаки только люди необразованные, грубые, самые бедные люди. Ведь у бурлаков только и есть богатства, что на нем надето да что он съедает… и для этого он трудится больше, нежели другой. А терпение переносить зной, холод, дождь?.. «Надо же кому-нибудь быть бурлаком…» – обыкновенно говорят люди, насмехающиеся над бурлаками и не понимающие бурлацкой жизни. В Перми барки простояли еще три дня. В последний день бурлаки с утра скучали: делать нечего, а хочется делать; сходит бурлак на рынок – денег нет, лоцманы не дают, – говорят: прикащики не дают; просто задор берет. Есть же такие богачи, что у них и хлеба-то множество, и всякой всячины пропасть! Походит, походит бурлак по рынку и по городу, погорюет, что напрасно он пропил деньги, и идет на барку. Подлиповцам хорошо казалось жить на барках. Хотя и бывает работа, зато не всегда, а хлеб-то у них всегда есть, даже еще много. Жалко, нет Матрены!.. Ну, Апроська померла, куда с ней, больной. Здесь и без баб хорошо: татары да зыряне смешат; и городские смешат, говорят как-то инако да над ними смеются. Подлиповцы узнали здесь больше, нежели они знали в деревне и в Чердыни: они узнали, что миру божьему нет конца, что деревни их дрянь, люди совсем другие, чем они, что им уж не быть такими, какие ходят в городе в богатой одежде. Им хотелось еще побывать дальше и приискать себе такое место, где бы было хлеба много и можно бы было спать подольше.

XI

Между тем барки постоянно приплывали и, выправивши билеты и заплативши положенный с них сбор, плыли вниз. Когда отправились караванки, то с них палили из пушек. В воскресенье назначено было плыть лоцману Терентьичу. Пила с Сысойком и ребятами отпросились у лоцмана купить хлеба. Лоцман отпустил на полчаса. Звонили к обедне. Пила и Сысойко несколько раз проходили мимо собора и заглядывались на него. Идя теперь мимо его и увидав, что в ограду идет много людей, в том числе и бурлаки, подлиповцы вошли в собор. Ребята пробрались в народ, на самую середину, а Пила с Сысойком стоят у дверей. Видят они, посреди церкви одевают кого-то и надевают-то на него все хорошее… Нигде таких одежд они не видали. Нигде не слыхали такого хорошего пения… Никогда не видали такой хорошей церкви… И расписано-то как. Певчие пропели очень громко… Сердце дрогнуло у Пилы. Настала тишина, Пила не утерпел.

– Баско! Ай, баско!! – сказал он.

– Ишь ты. А! – проговорил Сысойко. Их вывели на улицу казаки. Они долго терлись на крыльце; заглядывали в стекла, видели только архиерея да много людей; хотели пробраться в церковь, но их не пустили.

– Эко ты диво! Кто же это? – удивлялся Пила, отходя прочь от церкви.

– Я баял, не надо идти.

– Уж нам где! А ты, Сысойко, поди, скличь ребят-то, а то без них барки не пойдут.

– Сам скличь.

– Поди, право. Боюсь. Они пошли к воротам. Им попался офицер. Они сняли шапки. Офицер прошел.

– Поштенный! а поштенный! – окликнул офицера Пила.

– Что вам? – спросил тот.

– Кликни там Пашку да Ваньку, тятька, мол, зовет, плыть тожно надо.

– Ступайте сами.

– Да не пушшают. – Офицер ушел. Пила и Сысойко постояли несколько времени, попросили еще кого-то послать к ним ребят, да тот и не ответил даже им. Они пошли на рынок.

– Эко дело… Как теперь без ребят-то? – говорит Сысойко.

– Ты говори!..

– Ходить бы не надо.

– Ты вот то говори: они, поди, богачество там получат.

– Эк ты!

– А получат. Ишь, как там баско… Вдруг бог-то и даст им богачество. Эвот сколько! Эво! – говорит Пила, указывая рукой на большой дом.

– Пожалуй. Толды мы вместе станем жить?

– А не то, таки Матрену скличем.

– Апроську бы надо… Пиле грустно сделалось. Теперь ему казалось, что у него и родных вовсе нет, кроме Сысойки, а ребята так и пропали. Жалко! На рынке они купили по три ковриги хлеба и печенку. Сысойко нес хлеб, Пила печенку. Они опять подошли к архиерейской ограде.

– Пойдем туда, – говорил Сысойко.

– И! Гли, туда какие все идут.

– А вон бурлаки.

– Нас не пустят, ошшо в острог засадят. Однако они вошли в ограду, взошли на крыльцо и хотели войти в церковь. Их опять прогнали… Они пошли на барки.

– Может, они уж там, откачивают… Их барка отваливала.

– Шевелись! черти!.. – кричал на них лоцман. Барка уже плыла. Пилу, Сысойку и еще трех бурлаков посадили на шитик.

– А ребята здесь? – спросил Пила лоцмана на барке.

– Ждать мне твоих ребят!